Со своей стороны, претендент (тоже, разумеется, неофициально, но лишь в частных беседах, которые по случайности удавалось услышать и увидеть вездесущим газетчикам и ти-ви-людям) высказывал мнение – разумеется, лишь в условном наклонении, – что если россияне вернутся на свои исходные позиции, то маловероятно, что народ захочет видеть на престоле представителя иного, не Романовского дома, хотя, безусловно, на свете есть и другие Рюриковичи, и наблюдается некоторое шевеление в стане Гедиминовичей – однако трехсотлетний стаж царствования имеют лишь Романовы, факт отречения от престола Николая Александровича и вслед за ним Михаила имел место в условиях давления и принуждения и не должен приниматься во внимание, поскольку дом Романовых от своих прав никогда не отказывался, и никаких фактов, препятствующих воцарению его рода, в природе не существует и быть не может; напротив, уже мученическая кончина последнего Государя как бы еще раз подчеркивала права Романовых на российский трон. Что же касается личностей, принадлежащих к этому дому, то не ему, великому князю и престолонаследнику Алексею высказываться на эту тему; пусть скажет свое слово народ.

На деликатные (и, разумеется, спонтанно возникшие и никем не подсказанные) вопросы друзей относительно политического устройства России в случае, если… – престолонаследник отвечал, что в наше время речь, разумеется, может идти только о конституционной монархии, что конституция в России давно уже есть и нуждается лишь в некоторых изменениях – в той части, где речь идет о верховной власти и обо всем, что с этим связано. С прошлого года к претенденту не раз пытались прорваться и официальные, и частные лица – прежде всего из бывших территорий Российской империи – таких, как Прибалтийские губернии, Польское царство и – в меньшей мере – Финляндия; не составляет труда догадаться, что их волновал вопрос отношения претендента к границам России – как современным, так и историческим; никому из них, однако, так и не удалось побеседовать с потомком государей. Что же касается других территорий, входивших в состав и первой, и второй Империи, то они такой проблемы как бы не замечали. Волновалось христианское Закавказье; там, как это нередко бывало и прежде, сразу возникли полярные точки зрения. А исламские территории бывших Империй, казалось, безмолвно произносили традиционное «Иншалла!». Ибо сказано в Книге, в суре «Стоящие в ряд»: «И будет вам воздано только за то, что вы совершали». Из чего следовало, что лучше ничего не совершать – пока в этом не возникнет крайней необходимости.

Листочки с краткой биографией Алексея тоже раздавались всем желающим – но только на дальних подступах к Художественному; но чем ближе – тем их становилось меньше, а уж в самом здании вряд ли можно было при всем желании найти хоть одну: азороссы никаких вольностей своим конкурентам не дозволяли.

Что же касается ти-ви-людей, то когда мы с Натальей затесались в кулуарную толпу, не спешившую пока что занимать места в зале, даже не стараясь прислушиваться к разговорам вокруг, я пришел к выводу, что движущей силой временного телевизионного руководства был, пожалуй, не только страх перед грядущей властью, но и неизбывное желание выдать сенсацию: где-то возник и быстро распространился повсеместно слух, что на открытии съезда появится наконец сам претендент Искандер и, не исключено, выступит с программной речью. Как бы ни относился преемник безвременно усопшего главы всего ТV к идее монархии и исламизации, упустить сенсацию он никак не мог бы. Правда, у меня были некоторые основания полагать, что первый вицедиректор, вот уже несколько часов исполнявший обязанности почившего, придерживался вовсе не тех политических убеждений, что его бывший шеф. Не будь я в этом уверен, возможно, стал бы искать другие пути приведения телефирмы к нормальному знаменателю; но этот путь оказался самым коротким – хотя и не самым гуманным, наверное. Однако боксеры на ринге в минуты боя как-то не задумываются о гуманности; у них хватает других тем для размышлений.

Если же говорить обо мне, то я вовсе не был уверен в том, что Претендент действительно принял решение присутствовать сегодня на съезде; реши он так, я бы наверняка знал. Но слухи все крепчали и, наверное, поэтому открытие заседания все откладывалось. Мы с Наташей успели выпить кофе в одном из буфетов; я не смог удержаться и еще раз внутренне посетовал на неимоверную дороговизну – здесь, на съезде – самых элементарных вещей; уж не знаю, что думали торговцы о среднем уровне доходов как делегатов, так и заинтересованной публики. Куда остроумнее было бы сделать угощение вообще бесплатным – хотя (тут же опроверг я сам себя) тогда на съезд привалило бы пол-Москвы: у нас по-прежнему страшно любят проехаться на чужака, на халяву.

Во все сгущавшейся толпе я увидел знакомую фигуру Бретонского. Мы с Наташей поспешили к нему. Казалось, он обрадовался нашему появлению: похоже, у него были какие-то новости, и ему не терпелось поделиться ими хоть с кем-нибудь.

– Приветствую вас, барышня. Здравствуйте, маэстро. Смотрите. Видите эту четверку? Обратите внимание на выражение их лиц: как будто хины объелись, не правда ли?

Четверо были – Зеленчук, Пахомов, Веревко и Сухов, военный промышленник. Все из моего списка – более не представлявшие для меня никакого интереса. Отработанный материал. Но из вежливости я все же поинтересовался:

– Что же их не устроило, если не секрет?

– Какие же тут секреты – все наружу… Их не устраивает – да и меня тоже, признаться, – что Лепилин захапал себе весь доклад. По сути, объявил себя главным, выдвигающим Претендента – а это, как вы понимаете, в будущем чревато всякими благами… Ладно, Лепилин выбивает себе дворянство; но и остальные – не такие уж альтруисты, у каждого из нас есть свои виды на будущее. Сейчас состоится закрытое заседание оргкомитета съезда – и перекопают регламент, так что каждую главу будет читать другой докладчик. Демократично, вы согласны?

– Наверное, на заседании будет интересно…

– Нет-нет, друг мой. И не пытайтесь. Там не будет никого, кроме членов оргкомитета. И, разумеется, самых доверенных лиц. Это ведь только я, идеалист, присутствую тут в единственном числе, мыслители никогда не бывали богатыми и удачливыми в мирских делах; у остальных – и секретари, и референты, и телохранители, и мало ли кто еще…

– Ну а почему бы вам не обзавестись в последний миг…

Бретонский покачал головой.

– Об этом надо было думать месяц назад. Такой номер не пройдет, хотя я бы с удовольствием… (На этот раз взгляд его в сторону Натальи был более продолжительным – и откровенным.) Кстати, не сработает и никакое пишущее устройство: будьте уверены, с технической точки зрения мероприятие подготовлено на высочайшем уровне.

Это, кстати сказать, было известно мне лучше, чем ему; но я не подал виду.

Через час – то есть за час до открытия – я еще не нашел никого и ничего, что помогло бы ухватиться хоть за самый кончик той тончайшей нитки, которая провела бы по хитрому лабиринту догадок и предположений, в коем я сейчас оказался – почти неожиданно для самого себя.

Между тем делегаты и гости все прибывали; ощущая значение предстоявшего, никто из них не мог спокойно усидеть дома: не каждый день и не каждый год доводится участвовать в событиях воистину исторических. Находившиеся под моим началом люди и внутри театра, и снаружи информировали меня о каждом вновь прибывшем, так что уже и сейчас на связь приходилось выходить поминутно, а что будет еще через полчаса – можно было лишь со страхом представлять. Сам же я был занят основным делом: в то время как группа специалистов искала заряд, я искал человека. И не находил. А время между тем утекало – и мне казалось, что прочные перекрытия Художественного театра начинают уже явственно колебаться под ногами.